Ирина Иноземцева
Анютка и Пронька тихонько пробирались по краю поля к деревне. Они были в лесу, где от пуза объелись земляникой, и поэтому у них было красным все, что только могло быть. И ладошки и губы и даже щеки.
В лесу они прятались потому что, сегодня была суббота. Значит, в вечеру будет «оргия Срамного Геворгия». Так дворовые называли то действо что творил барин по субботам, а сам барин и его подручные под водительством управляющего Фомы, называли это непотребство просто «оргия». Что, такое «оргия» крестьяне не знали, но молодым девкам на этот «праздник» лучше было не попадать.
Сегодня суббота. Значит, в вечеру будет «оргия Срамного Геворгия». Так простецки окрестили дворовые то непотребство, которое барин регулярно устраивал в усадьбе и называл таинственным словом «оргия».
Участников для оргий подбирали барские «опричники»: группа сильных и ловких парней во главе с Фомой – главным исполнителем телесных наказаний в усадьбе.
Они сгоняли всех баб, девок и мальчишек на конюшенный двор и там, лапая их за срамные места, отбирали с десяток тех, что будут ублажать барина в эту субботу. Остальные расходились по домам, мелко крестясь и опустив глаза.
Любимая сука барина Альма ощенилась и издохла.
Горю барина не было предела. Он пил горькую с неделю и бил смертным боем любого, кто подворачивался под руку. Так продолжалось до тех пор, пока он не узнал, что один из щенков с Альминого помёта сдох.
Постояв напоследок ещё раз у могилки любимой собаки, зарытой в самом красивом месте барского сада, он отправился на псарню.
- Что ж ты, глупая, рыдаешь? – добродушно, почти участливо спрашивал барин у голенькой плачущей девчушки, стоящей перед ним на карачках и глядевшей ему прямо в глаза. – Рыдать раньше надо было, когда уста твои лукавые малину ели, вместо того, чтобы собирать её!
Фома, палач, состоявший на службе у барина, стоял позади зарёванной девчонки и мерно наносил удары плёткой по её худеньким ягодицам, по спинке, по цыплячьим плечикам. Экзекуция продолжалась уже довольно долго, и девочка не могла больше плакать и просить пощады, она только судорожно всхлипывала и вздрагивала под ударами плётки.
- Однако, крут наш барин! Суров и быстр на расправу!.. – Алёшка лежал на лавке, вниз животом, в ожидании порки. Портки он приспустил, рубаху задрал. Отец частенько порол его, он привык к порке и не боялся её.
Обидно только было, что в этот раз он попался на глаза самому барину! И как раз в тот момент, когда он уже почти удрал из барского сада, с полной пазухой каких-то необыкновенных тёмно-красных яблок, которые так и не попробовал…
Я специально выпросил у отца бинокль. Что-то врал, рассказывал, что нам дали какое-то сложное задание на лето по наблюдению за природой. Отец не стал особо вслушиваться в моё враньё, только предупредил, что спустит с меня шкуру, если с биноклем что-нибудь случится.
На самом деле я просто изнывал от желания разглядеть их поближе.
Первый раз, когда я увидел этих двух взрослых девиц, занимающихся своим «непотребством» прямо на пляже, я чуть с ума не сошёл от увиденного. Я тогда не знал, что такие женщины не редкость и называются они лесбиянками.
-Нет, Боренька, не надо! Ну, пожалуйста! Ну-у…
Он лезет к ней под юбку каждый раз, когда они остаются одни. И каждый раз чувствует, что она хочет этого. Она могла бы позвать свою мамашу, крикнуть громко, сбежались бы все, кто есть в доме, и всё было бы кончено. Наверняка мать убила бы его на месте, в смысле, увезла бы его домой, и они никогда в жизни не встретились бы снова.
Но Юлечка только тихонько повизгивает, как от щекотки, зажимает свои коленки и пытается увернуться от его горячих, нетерпеливых пальцев.